Глава вторая.
Брауны.

Билл, размышляя о чете Браунов, которых ему предстояло навестить, с некой долей лени и пренебрежения, подкрался к их с Томом комнате.
Сказать по правде, Билл в тайне считал, что у него есть скрытая предрасположенность­ к профессии разведчика, т.к. шпионить под дверьми было одной из его маленьких слабостей. Интуиция подсказывала ему, что там, по другую сторону двери, происходит что-то весьма интересное и изобличающее.
Поставив большую кружку по левую сторону от дверного косяка, Билл, присев на корточки, заглянул в замочную скважину. Так оно и есть. Том, нацепив наушники, валялся вальяжно на измятой постели, перелистывая свежий номер красочного журнала.
«Playboy, что ли»? – предположил Билл, приподняв одну бровь. – «Нужно эффектно зайти, чтоб у него дреды завяли! А то, смотрю, неплохо живет, халтурщик хренов»!
Билл выпрямился и, предупредительно отодвинув чай подальше, чтобы избавить себя от труда вытирать пол, отошел на метр, полтора, назад, с диким воплем, вломился в комнату, приземлившись прямо к Тому на кровать, выхватывая еще не замусоленный журнал.
«Playboy! Я так и знал, озабоченный брехун»! – сказал он уже шепотом, ехидно скалясь на брата.
С видом Александра Македонского, завоевавшего долину Инда, Билл в шутку легонько шлепнул плечо своего близнеца сложенным в трубочку журналом. Тот даже предпринял и слабой попытки увернуться, хватая брата за рукав 3\4 черной футболки, затем резко отпихивая его от себя.
«Да уйди ты от меня нахрен, Билл! Достал, твою мать»!
«Тогда и твою тоже. Мы ж близнецы, забыл, кобелЁк»?
Билл сегодня был явно в «ударе»: остроты лились из него сутра, как из фонтана, но вот на проклятом уроке французского язык прилип к небу и единственное, что учитель слушал минуты две, было «Э-э-э-э-э-э-э…. je sais pas (я не знаю – прим. автора)…».
В следующее мгновение, с легкостью воздушной гимнастки, Билл оказался на ногах и уже подавал брату кружку.
«Предатель! Бросил меня, сволочь»!
«Я ж имею право отдохнуть раз в месяц денек другой. Ты ж не помрешь один день в школе без меня».
Том преподнес дымящуюся жидкость к губам и с осторожностью подул на поверхность, боясь обжечься.
Не успел Билл еще как-нибудь шутливо упрекнуть брата, как послышался сердитый крик матери с кухни.
«Билл, тебе особое приглашение нужно? Я же сказала, нам еще идти к Браунам надо! Чего ты там рассупонился около Тома? Давно не виделись»?
«Бегу уже»! – Билл полетел на кухню и, плюхаясь на мягкую соломенного цвета лавочку у самой стенки, уставился на суп с резким запахом ненавистной кинзы.
«Это полезно. Хватить глаза пялить! Ешь или пойдешь на пустой желудок».
Билл вздохнул и, давясь, стал молча, глотать кинзовую жижу. Ложка за ложкой, тьфу….
Пообедав и не забыв взять румяный пирог с яблоками и корицей, мать с сыном покинули дом и вышли на ярко освещенную солнцем улицу. Билл надел темные очки, в которых отражались дома, стоящие напротив, и блики солнца, и вопросительно посмотрел на мать, а та в свою очередь, не говоря ни слова, пошла в направлении дома пожилой фрау Мюллер вниз по улице.
Билл уже успел настроиться на длительную прогулку, придумывая мысленно приветственный монолог с воображаемыми собеседниками.
«Здравствуйте, Гер и Фрау Браун! Очень приятно, я Билл. У меня…»
Тут погрязший в собственной вежливости подросток врезался в спину внезапно остановившейся матери.
«Пришли, Билл. И, пожалуйста, смотри, куда идешь в следующий раз. Прям стыдно за тебя иногда», – сказала Симона недовольно и, всучив Биллу шарлотку, поправила светло-сиреневое шифоновое платье, которые чуть скрывало округлые коленки.
«КАК?! УЖЕ?! Но это же дом фрау Мюллер! Разве продала дом?! А где же она сама?»
«Продала дом и уехала к дочери в Берлин. Чего тут непонятного»?
«Тогда почему она не вывезла мебель? Я не видел грузовых машин». – Подросток все не унимался. Он даже думать не думал, что пухленькая, как куропатка, добродушная фрау Мюллер, которая имела обыкновение угощать близнецов крекерами и молоком, вдруг решит окончательно и бесповоротно мигрировать в Берлин.
«Продала вместе с мебелью, видно. Это не мудрено при том, что фрау делала там капитальный ремонт только года два назад. Тссс, Билл!» - шикнула женщина и позвонила в новенькую дверь.
Через секунду они увидели миловидное лицо женщины лет тридцати пяти со светлыми по плечи волосами. Она была высокая, фигуристая, и что-то в ее внешности указывало на наличие благородных аристократических корней.
«Здравствуйте, фрау Браун! Мы ваши соседи – Каулитцы. Меня зовут Симона, а это мой сын Билл», - защебетала Симона, приветливо улыбаясь.
«Здравствуйте»! – отчеканил Билл и сам чуть не испугался того, что так выпилил это слово.
«Очень приятно, проходите», - женщина отошла в сторону, пропуская вперед гостей, и тихонько прикрыла за ними дверь.
«Мебель действительно осталась от фрау Мюллер», - отметил про себя Билл, но тут перед ним, как по волшебству, возник статный мужчина с проседью и мобильным телефоном в руках.
«Михаэль, познакомься с нашими соседями, Симоной и ее сыном Биллом. Это мой муж», - представила женщина друг другу собравшихся в комнате людей, и, спохватившись, добавила: «Меня зовут Анна».
После дружного «очень приятно», хозяева стали счастливыми обладателями столь дорогого сердцу Билла пирога, но все же кусочек ему удалось получить, т.к. фрау Браун, как любая гостеприимная хозяйка, устроила коллективное чаепитие.
Распивая крепкий черный чай, Симона пожаловалась:
«Очень жаль, что мой второй сын, Том, не смог прийти. Они с Биллом близнецы».
«Правда»? – удивилась Анна, и оглядела Билла внимательно, словно на нем было написано зашифрованное послание человечеству. Билл этого не заметил, поскольку был занят изучением своих кроссовок, которые ему порядком поднадоели.
«Надо новые купить».
Разговор гудел, часы тикали, и первое знакомство прошло бы «на ура», если бы не следующий вопрос.
«А у Вас есть дети»? – с осторожностью и как можно более вежливо осведомилась Симона, делая глоток из дорогой китайской фарфоровой чашки.
Брауны подняли на нее переполошенные глаза, будто это был самый неприятный вопрос, который только человек мог додуматься задать.
«Да», - с прохладцей ответила Анна, ставя свою чашку на стол из темного дерева механическим движением. Повисла минутная тишина.
Чувствуя себя крайне неловко, Симона ретировалась, осторожно коснувшись локтя Билла, который мысленно уже почти расплатился за новенькую пару кроссовок в местном спортивном магазинчике.
«Нам уже пора. Простите, что задержали Вас. Очень приятно было познакомиться»! Она, улыбаясь всеми чертами своего доброго лица, повлекла Билла за собой, мягко, но настойчиво.
Фрау Анна проводила их к двери, прощаясь в лучших немецких традициях, но теперь она перевоплотилась в Снежную королеву, от которой веяло вечной мерзлотой.
Оказавшись на свежем воздухе, мать посмотрела на сына как-то растерянно, как провинившаяся девочка, точно не осознающая, в чем же собственно состояла проблема.
Билл тем более не знал. Он просто-напросто пропустил весь разговор мимо ушей, и теперь судорожно пытался понять, чего же с таким видом в нем высматривает Симона.
А между тем погода испортилась: тучи заволокли небо, а духота стояла невыносимая. Все предвещало сильную грозу с громом и молнией.

Глава четвертая.
За окном.

Билл положил скрещенные на предплечьях руки на лавиатурную крышку (крышка, которой по окончании игры накрывают клавиатуру – прим. автора) которую он прежде аккуратно опустил, чтоб не мешать загадочному исполнителю посторонней какофонией, и опустил на них слегка наклоненную на бок голову, поблескивая заинтриговано глазами. Взгляда от фигурки было не оторвать: такая живая и хрупкая, как былинка на ветру, она была, такая манящая и такая …… далекая.
Он набрал воздуха в грудь и с шумом выпустил его, чувствуя, что музыка впиталась в его кожу, разнеслась по всему организму через кровеносную систему и достигла сердца, заставляя его биться в такт ударам клавиш. Как же это было нереально… Фантасмагория…
Прищурившись, Билл защелкнул заднюю крышку фортепиано, дабы она не нарушала обзор, и, опершись ладонями на выпрямленные руки, высунулся из-за своего укрытия, как солдат из окопа.
Несколько секунд он думал, взвешивая все «за» и «против». Тут мобильный телефон дал знать громким рингтоном «Green Day», что звонит мама. Метнувшись назад, Билл схватил телефон и тихо протараторил:
«Да, мам! Говори скорей»!
«Билл, Том уже ушел»?
«Да, да, да», - подгоняя мать, зашептал Билл.
«Что ты делаешь»? – продолжала Симона, игнорируя недовольство Билла.
«Играть пытаюсь», - соврал Билл и хоть бы покраснел ради приличия.
«Так вот: я буду сегодня очень поздно, т.к. надо закончить чертежи, а домой их везти не хочу…»
«ДА!!!! Я ПОНЯЛ!! ПОНЯЛ!» - шепотом сказать уже не получилось, и Билл повысил голос на полтона, демонстрируя свое нетерпение и феноменальную понятливость в «экстренных» ситуациях.
«Ну, и ладненько. Целую, сыночек!» - ласково пропела Симона в трубке.
«Да, мам, я тебя тоже»! – Билл быстренько «закруглил» разговор и снова занял свой наблюдательный пост, но музыка стихла, а мифическое создание растаяло, как снег в апреле, словно его никогда и не было.
Билл сел на лавиатурную крышку, как человек, приговоренный к смерти через повешенье, только что услышавший решение суда.
Запустив в растрепавшиеся от резких движений волосы пальцы, он с досадой и тоской взглянул туда, где его взору открылся несколько мгновений назад таинственный пианист. А, может, и пианистка.
Как жаль, ведь такое удается услышать не каждый день, тем более что фрау Келлер говорит, что для многих ее студентов Бетховен – одна сплошная личная трагедия с восклицательным знаком.
«Кто же ты, Мастер? Как ты смог создать такую гармонию техники и души? Материального и идеального? Кто же ты?»
Терзаемый этим вопросом, Билл еще долго с надеждой в застывших карих глазах оборачивался на окно Браунов, но тщетно. Свет издевательски горел, а музыка все не возобновлялась.
Билл сел обратно за свой инструмент и открыл крышку, обнажив клавиши, напоминающие зебру. До… ре… ми… Пальцы напряглись, и сосуды на них вздулись, переполненные горячей кровью.
Подросток нервно захлопнул клавиатуру, взбешенный сам не зная чем.
Тут симфония Бетховена проснулась в окне напротив и устремилась к Биллу, заполняя его комнате, как восточный аромат с искушающими вкраплениями сандала.
Это был аргумент «за», и Билл забрался, как проворная белка, на заднюю крышку фортепиано, и преисполненный решимости пополз на четвереньках через нее.
Перемахнув подоконник, он оказался на росистой траве. Ноги промокли мгновенно, но это его совсем не заботило. Продираясь с осторожностью хищника в засаде через ветви гибких вишен, Билл обнаружил впереди себя препятствие в виде зеленой изгороди, которое он без промедлений миновал в один прыжок.
Согнувшись, чтоб не мелькнуть в окне, которое было расположено достаточно низко, чтобы Билл мог при желании туда свободно заглянуть, Билл преодолел еще метра два по клумбе с розовыми тюльпанами, вымазав белые носки в земле.
Подросток притаился у окна, стоя слева от него, едва дыша, боясь быть пойманным. Оно было открыто настежь, и летний ветерок заигрывал с легкими занавесками, то приподнимая, то опуская их. Музыка звучала еще более магически и пленяюще с такого расстояния.
Ухватив невесомую материю кончиками трясущихся пальцев, Билл чуть отвел ее в сторону, открывая себе вид на уютную комнату, где среди множества книг, фотографий, сувениров и прочих мелочей быта стояло шикарное блестящее черное пианино, за которым спиной к своему наблюдателю расположился худенький мальчик-подросток с пепельно-белым куцым хвостиком, доходившим до середины спины.

Глава вторая.
Отношения.

Уже неделю Симона безуспешно пыталась выудить из Билла, что же произошло той ночью, когда она, включив свет в комнате детей, обнаружила своего младшего сына в полуобморочном от смеха состоянии, грязного с головы до ног, но настолько неразговорчивого, что ей сначала показалось, будто его кто-то выволок из дома и валял по земле не менее двух часов, но он спасся и теперь, обезумевший от счастья, смеется, не осознавая, где он и кто перед ним стоит.
На все расспросы и Симоны, и даже Тома Билл молчал, не выдавая ни своим видом, ни своим поведением событий того вечера, когда он первый раз отважился подойти к дому Браунов, с целью разузнать, кто же так божественно может воплощать сонаты Бетховена.
Чтобы не навлекать на себя лишних подозрений со стороны и без того перепуганных родственников, Билл в течение последующих семи дней ограничился тоскливым наблюдением из окна. Сам он упражнялся в музыке только днем после посещения ненавистной школы, т.к. вечером, как это обыкновенно бывало, округу должны были оживить сложнейшие партии для фортепиано величайших из живших на этом свете композиторов в исполнении загадочного Подснежника, который начинал играть с наступлением сумерек, к чему Билл уже привык, но не переставал интересоваться «почему?».
С девяти и до одиннадцати, когда дневное светило, уходя, оставляло пост своему ночному сменщику, Билл, устроившись с босыми ногами на широком подоконнике, и рассматривал любопытным взглядом очертания дистрофического тела Подснежника, который за подлыми занавесками, разделяющими их, увлеченный, очередной сонатой Моцарта, раскачивался как безумец, упиваясь своей игрой.
Его настроение заражало Билла, и подросток, прикрыв упоенные глаза, с томной негой, вызванной и теплой летней ночью, и сладкими флюидами растений в плотном стоячем воздухе, и всепроникающей музыкой, расслаблялся, прижимаясь затылком к деревянной оконной раме, наслаждаясь Мастером на другом конце их смежного сада, что так несправедливо разделял их.
Иногда Билл замечал, что, закончив играть, Подснежник подходил вплотную к занавескам и, едва раздвигая их, создавая крохотную щель, чтобы посмотреть, здесь ли еще этот мальчик, что живет напротив и каждый день часами внимает его игре, подглядывая за ним так робко и кокетливо.
Дослушав маленький концерт до конца, Билл накрывался тоненьким одеялом, ибо ночи стояли невыносимо жаркие и тяжелые, и размышлял над своими дальнейшими действиями.
Определенно он ЖАЖДАЛ встречи с Подснежником, но как это устроить? КАК?
«Я никогда не видел его в саду или на трассе перед домом. Да он вообще безвылазно сидит дома! А он хоть в школу ходит? Нигде его не подловить. Он дает о себе знать ближе к ночи. А где он все остальное время пропадает? Почему я ни разу не слышал, чтобы он с кем-нибудь разговаривал? Одни вопросы! Я так больше не могу!»
На этой мысли Билл резко повернув уставшее от долго сидения в одном положении тело на бок и вперился взглядом в лежащего на своей аккуратно заправленной кровати Тома в ярко-красной футболке, который на него сильно обиделся за отказ рассказать «своему единственному брату-близнецу» правду. Том не замедлил отвернуться, демонстрируя свое брезгливое «фи». Еще бы! Какие могут быть секреты у людей, которые генетически одинаковые на 99 процентов!
«Ну, и ладно!» - раздосадовано фыркнул младший Каулитц, приподнимаясь на содранном локте, напоминающем ему о захватывающих приключениях недельной давности.
Отбросив край нежно-сиреневого пододеяльника набок, освобождая себе путь, Билл поднялся на ноги и с равнодушным видом продефилировал прочь из темной комнаты.
Ему не спаслось, а поговорить было не с кем, что было чрезвычайно странно. Ведь до этого момента у них с братом секретов не было, а тут вдруг он появился, как по взмаху волшебной палочки. Биллу было тяжело объяснить Тому, который многие вещи переводил в шутки «ниже пояса» свою мечту встретиться с Подснежником лицом к лицу, т.к. он побаивался косого взгляда брата с намеком, тем более что повод был, именно это и угнетало его больше всего остального.
В этом так страшно признаваться и так страшно принимать, но Билл ощущал некую долю эротических мучений и любовную тоску, слушая проклятого Подснежника. Что пробуждало такие запретные мысли: Музыка или его собственное воображение? Может, это крайняя форма восхищения, перетекающая в волнительный самообман?
Давно еще как-то раз нашарив в комнате матери безликий кожаный томик Томаса Манна «Смерть в Венеции» на прикроватной тумбочке рядом с будильником и таблетками от головной боли, Билл механически перелистывал хрустящие странички скучной книженции, пока не зацепился взглядом на следующие строки:
«Нет отношений страннее и щекотливее, чем отношения людей, знающих друг друга только зрительно, — они встречаются ежедневно и ежечасно, друг за другом наблюдают, вынужденные, в силу общепринятых правил или собственного каприза, сохранять внешнее безразличие — ни поклона, ни слова. Беспокойство, чрезмерно любопытство витают между ними, истерия неудовлетворенной, противоестественно подавленной потребности в общении, во взаимопонимании, но прежде всего нечто вроде взволнованного уважения. Ибо человек любит и уважает другого, покуда не может судить о нем, и любовная тоска — следствие недостаточного знания».
Билл доплелся до кухни и грузно опустился на крякнувшую от небрежно опушенного тела лавочку. Тишина была гробовая, лишь плохо завернутый кран плакал крупными слезами. Билл подпер кистями, сцепленными замочком, изящный подборок и уставился в скатерть, где остались с ужина крошки хлеба, нечаянно пропущенные Симоной, когда та вытирала со стола. Дыхание его было ровным и очень глубоким, словно оно давалось ему пОтом и кровью, словно это была его непосильная работа.
«Я ДОЛЖЕН с тобой встретиться, тем более, что ты сам проявляешь ко мне не дюжий интерес: каждый день смотришь, не ушел ли я. Я же тоже тебе не так безразличен, безликий Мастер. Ты тоже мучаешься неведением, тебе тоже хочется увидеться…»
Отчасти Билл, отваживаясь на этот шаг, мечтал разобраться в своих собственных чувствах, в которых он успел запутаться к тому моменту окончательно: с одной стороны, он понимал, что это увлечение – глупость чистой воды, щенячья возня. Но с другой стороны, из чего она взялась? Ничего не возникает из нечего. Может, он…
Билл тряхнул лохматой головой и предложил себе подумать над этим завтра, когда ему будет спокойнее и легче на душе, когда он встретится, наконец, с Подснежником тихой июньской ночью.

Часть третья.

Глава первая.
Руки.

Благословенны будут те, кто чист помыслами и отзывчив душой!

Билл тайно около недели навещал своего нового друга. Да, именно друга, хоть знал этого человека лишь примерно дней семь, но разве не бывает такого чувства, что вы уже давно знали друг друга, но по какой-то нелепой случайности вдруг пути ваши разошлись, чтобы вывести вас на общую дорогу снова через много-много лет, соскучившихся друг по другу, переполненных радостью и нетерпением.
Проникшись нелегкой судьбой юного, но, безусловно, от Бога талантливого блеклого Отто, который, как неприкаянный призрак, обитал в сумеречной комнате напротив, Билл ощущал в нем некий призыв, что заставлял его снова и снова обманывать мать с братом и покидать дом вечерами, стремясь обвить еще детскими руками хрупкого Подснежника, защищая от суровой реальности Бытия. Словно он реально мог передвинуть все понятия, на которых базируется устройство Мироздания, ради одного человека, человека, кто был ему молчаливым товарищем и стимулом быть сильнее, чем Билл был на самом деле. Ведь когда твоему ближнему тягостно, тебе приходится вытаскивать из себя последние крупицы жизненной энергии, чтобы пожертвовать их ему, но ты не погибаешь от бессилия, ты питаешься его улыбкой и любовью. И покуда они живы, ты будешь жить вместе с ними, ощущая прилив неописуемого счастья, подобный экстазу. Это и называется истинным самопожертвованием во имя самой ЧИСТОЙ любви – дружеской. Настоящая дружеская любовь не требует постоянных доказательств, она скромна, часто неприметна и, конечно, бескорыстна. Она так редка, что пережить ее могут очень немногие, но те, кому судьба даровала это благословение, понимают, что друг - это одна душа, живущая в двух телах, это тот человек, который знает о тебе все и не перестает при этом любить тебя.
Билл и сам не знал почему, но видел в Отто отражение своего, никому не известного «Я», что обитало на дне еще не устоявшейся души, как причудливая глубоководная рыба, никогда не знавшая янтарного света солнца.
Билл не разу не заикнулся, чтобы попросить помощи приятеля в своих музыкальных упражнениях, даже не разу не возникло подобной мысли в его голове. Он навещал его просто так, ради того, чтобы просидеть этот вечер около захваченного в плен музыкой друга, старающегося предать себя всего без остатка еще одной бессмертной партии для фортепиано, ловя время от времени восхищенный взгляд своего улыбчивого зрителя.
Это был их очередной вечер вместе, когда Отто неожиданно прервавшись на исполнении тридцать второй сонаты Бетховена, поманил Билл с лукавой улыбкой к себе.
Придвинув обитый вельветом стул, который Подснежник загодя принес с кухни для своего Билла, подросток сел рядом, не понимающе глядя на пианиста, словно ожидая, что сейчас начнется волшебство.
Отто, мотнув с наигранной досадой белокурой головой, настойчиво обхватил запястья уже ничего не понимающего Билла и положил его прямые пальцы на клавиши, в упор глядя в темно-медовые глаза последнего.
«Ты хочешь, чтобы я играл?!» - брови Билла взметнулись вверх, образовав летящую чайку, а рот открылся, будто он узнал, что номинирован на Нобелевскую премию в области нанатехнологий.
Отто с ироничной ухмылкой поднял глаза к небесам, благодаря Господа, как Моисей, что Билл, наконец, понял, чего же от него требуют.
«ДА ТЫ ЧТО?!» - Билл отдернул руки, словно коснулся раскаленного угля, и смерил Подснежника взглядом, как опытный врач психбольницы, делающий ежедневный обход пациентов. – «Ты же все равно меня не услышишь».
Отто взял, не спеша, со стола обычную гелевую ручку и аккуратно огроменными буквами, как учитель в начальной школе, в нотном сборнике вывел: «Пожалуйста», добавив жирный восклицательный знак в конце, подкрепляя свою просьбу умоляющим щенячьим взглядом.
Билл подвигал челюстью из стороны в сторону, оценивая перспективу игры при таком гуру.
«Не смотри на меня так…» - капризно надув губы, пролепетал Билл, и покачал отрицательно темной шевелюрой.
«Тогда в четыре руки?» - не унимался Подснежник, суя слегка раздраженному Биллу под нос светло-серый сборник.
«Я не смогу сыграть то, что ты умеешь. Я ж только начал учиться, и, прости, далеко не самый выдающийся ученик. Извини, Отто», - отрезал Билл отводя глаза в сторону, дабы Отто не мог разглядеть его досады.
«Мы будем играть «Собачий вальс». Я просто хочу поиграть с тобой вместе. Просто я никогда не делал что-либо вместе со своим ровесником. Я тебя умоляю Билл, не упирайся», - Биллу показалось, что еще мгновение, и ему придется лицезреть Ниагарский водопад.
«Хорошо», - Билл сменил гнев на милость и повернулся всем корпусом к инструменту, устраиваясь поудобнее.
Выждав секунд пять, они принялись за вальс, прытко бегая пальцами по клавиатуре. Билла рассмешила манера, как Отто пытается догнать его руки, и скоро, как бы шутя, Отто перекинул свою руку через узкое плечо друга, окружив его кисти, загнав их в ловушку и предпринимая отчаянные попытки поймать их, пока Билл не спрятал их за спину.
Билл расхохотался, когда проигравший Отто с легкой досадой дал кулаком по клавишам, продолжая обнимать Билла.
«Отто, ты любишь ходить в гости?» - поинтересовался Билл, закусывая нижнюю губу.
Наморщенный нос послужил ответом.
«Я думаю, надо моим рассказать, куда я хожу по вечерам, а то они очень сильно беспокоятся. Я сегодня с мамой переругался в пух и прах из-за этого. Да и Том уже неделю со мной не разговаривает. Тем более, мама должна обрадоваться, что у меня появился такой классный друг, как ты. Я к тому это сказал, завтра в четыре я тебя жду».
Оба уставились друг на друга, как дети, чьи интересы в общей песочнице разошлись: Билл с надеждой ждал, а Отто задумчиво смотрел сквозь него, словно тот был стеклянный.
«Они перепугаются, как увидят меня…» - написал мелким, убористым почерком Подснежник.
«Чушь! Живя со мной, они ко всему привыкли! Они не такие люди, чтоб отвергнуть такого милого человека!» - кинулся успокаивать напряженного друга Билл, обнимая его за плечо в ответ.
Тишина повисла в воздухе душистой лунной ночи, где двое, прижухнув рядышком, не сводили глаз друг с друга.
«Какие цветы любит твоя мама?» - сдался в итоге Отто.

Глава третья.
Обед.

Том ловко ногой подвинул к себе стул и сел напротив Отто, не сводя с него глаз. Лицо было очень умиротворенное и подозрительно довольное, как будто он знал какой-то секрет, что мог перечеркнуть всю жизнь Отто жирной черной чертой, но ради садистского удовольствия оттягивал момент.
Вскоре Симона разбавила мужскую компанию. Понимая, что дети ее стесняются, она, извинившись, удалилась на кухню, где решила сделать всем троим чай и посмотреть спокойно любимое шоу Кернера по центральному каналу.
Билл, стараясь из-за всех сил, пытался поддерживать благожелательную атмосферу расслабленной беседы, но что-то не клеилось. На все вопросы Подснежника, которые тот впопыхах писал в блокнот, который он предупредительно взял с собой, и давал смотреть Тому, желая узнать его лучше и получить расположение, Том отвечал односложно, даже не стараясь быть вежливым.
«У тебя есть хобби, Том»? – замаячил вновь напротив лица Тома полосатый блокнот, который порядком ему успел поднадоесть.
Том лишь протяжно кивнул, словно не осознавая, что от него ждут развернутый ответ. Захватив в плен малинового цвета салфетку, он принялся, не отпуская взглядом Подснежника, складывать ее тонкими полосками, а когда, закончив, проутюжил кулаком, стал рвать, не сводя предельно милого лица с Отто, который не на шутку задергался. Он примерно положил руки на колени, как на школьном чаепитии, и низко опустил белесую голову, будто смертельно провинившись перед Томом за то, что вообще пришел в этот дом.
Пауза.
«Том любит играть на гитаре, а также строить из себя мачо, когда засечет юбку в радиусе 1 километра»! – расхохотался как мог непринужденней Билл, косо кинув явно недовольный взгляд на Тома, но тот лишь ухмыльнулся Отто, который осмелился посмотреть на него, как зажатый в угол кролик.
Улыбка Отто была немного несуразной: он лишь слегка топорщил верхнюю губу, обнажая мелкие зубы, в то время как остальные мускулы на лице едва напрягались.
«А ты, Отто, я слышал, прекрасно играешь на фортепиано», - начал Том. Его левая бровь медленно поползла вверх, усиливая эффект надменного превосходства. – «Но, видать, ты не только в музыке сечешь». Последняя фраза была преднамеренно растянута с ударением на «не только».
«Ну, если честно, я кроме музыки, ничего толком и не знаю», - принялся оправдываться Отто в своем блокноте, но почерк его уже больше напоминал показания сейсмографа. Частые описки, большое количество помарок выдавали его даже не волнение, а пробирающуюся наружу панику перед человеком, сидящим напротив. Этот человек терпеливо выжидал; он не сулил ему ничего светлого, ничего дружественного, а лишь аккумулировал в себе что-то, основанное не просто на эмоциях, а на неком знании.
И опять Билл разрядил ситуацию, предложив Тому показать новому знакомому его ненаглядную гитару, которая, по, словам младшего Каулитца, была их третьим близнецом. Четверым же являлось фортепиано.
Том, отлично уловив ход брата, заложив руки за спину, с ленцой ответил:
«Да, ну. Не хочу за ней идти».
Пауза.
Билл закипал внутренне. Он был готов высказать Тому ВСЕ, что думает о его таки-наглом, вызывающем поведении, но ради друга Билл проглотил злость с глотком “Pepsi”. Он дотянет этот визит до победного конца. А вот после и будет разбираться со всеми вытекающими.
«Я тогда сам ее принесу», - вставая из-за стола, Билл со смаком наступил Тому на ногу, давая понять, что следует быть полюбезней, но Том, сжав челюсти, с улыбкой стерпел боль. Он и не думал оставлять забитого Отто в покое: не отвел взгляда даже сейчас. Еще ни минуты за вечер Отто не выпал из его поля зрения.
Оставшись вдвоем, Том жестом попросил у Подснежника ручку и, вытянув еще одну обреченную салфетку из подставки, стал выводить на ней ровненькие складные буковки. Отто заинтересовано наклонил на бок шею, выглянув из-за фруктовой вазы с темно-фиолетовым виноградом, пытаясь прочитать, что Том там пишет, но тот лишь строго поднял вверх указательный палец, прося соблюдать дистанцию.
«Не надо пытаться заигрывать со мной, Белоснежка. Не надо, предупреждаю по-хорошему», - подумал Том, склоняясь над своим лаконичным манускриптом.
Через мгновение ручку была уже в руках у законного владельца, а записка исчезла в кармане Тома. Ни единого слова. Ничего. Тишина.
Отто не решался что-то спросить или пошевелиться. Все в этой комнате было ему враждебно: и мебель, и люстра, и обои и, главное, брат Билла.
«Когда же ты вернешься. Я НЕ МОГУ с ним сидеть вот так без всех».
Через минуту, грохотом предвещая свое долгожданное появление, в гостиную ввалился Билл, зажимая в одной руке видавшую виды гитару, а в другой – фотоальбом с фотографиями из лагеря.
Вручив Тому с шипением «будь повежливей» гитару и забравшись с ногами на свой стул, Билл зарылся в страницах красочных воспоминаний, ища самые лучшие моменты.
«Вот мы около леса. Туда нельзя было ходить, но мы поспорили с ребятами и пошли. Нас потом сильно наказали и маме позвонили. А это мы с Андреасом. Очень клевый парень. А это наш вожатый. Такая свинья!»
Билл еще долго с ласковой улыбкой рассказывал другу о тех злоключениях, что им пришлось с Томом там пережить, приправляя их прибаутками о совместном распитии спиртного со старшими ребятами, а также первых сигаретах и робких поцелуях.
Том ни разу не вмешался, даже когда Билл переворачивал события с ног на голову, толи потому что забыл, толи не желая рассказывать всей правды. При других обстоятельствах он бы высказал с живой улыбкой:
«В кого ты такое трепло, Билл? Нет, все было так…»
Но старший близнец лишь отвлеченно перебирал пальцами струны, не обращая никакого внимания на все ляпы брата. Он прижимал инструмент к себе, как дорогого человека, и мягко касался струн, словно они давали ему сил для предстоящих действий.
«Сыграешь нам»? – решился на отчаянный шаг Билл, тоном давая понять, что существует лишь один единственный ответ «да».
«Не в ударе», - простодушно отозвался брат и прислонил инструмент к стене, на которую падал оранжевый солнечный свет.
Гостиная выглядела очень яркой, оживленная лучами вечернего солнца, которые карабкались по трем напряженным лицам.
Они вот уже часа полтора не могли найти общий язык, и единственным их желанием было поскорее разойтись, но ни один не решался предложить это, поскольку Билл боялся обидеть Отто, Отто боялся задеть Билла, а Том не хотел, чтоб инициатива роспуска компании исходила от него.
Потихоньку все трое сняли маски: дурацкая напыщенная ухмылка исчезла с лица Тома, оставив тревогу без укрытия. Билл сидел уставший и подавленный, а Отто ощущал очень большой страх перед будущем их с Биллом дружбы.
Наконец, ручка заплясала на чистом листе, и Билл прочитал умоляющие строки:
«Прости меня, но можно я пойду? Я устал и не хочу больше затягивать эти посиделки. Прости, что хорошего визита не получилось».
«Отто, все нормально. Давай я тебя провожу».
Они поднялись, чтобы выйти, но путь им пересек Том, быстро зашагавший на кухню к матери.
В прихожей Билла окликнул голос Симоны: «Билл, пойди на минутку сюда».
«Я Отто провожаю», - нехотя прокричал в ответ Билл, убирая за гостем мягкие тапочки в обувной шкаф из сосны.
«Том проводит. Иди сюда»! – настаивала мать, и ему пришлось подчиниться, хотя что-то подсказывало, что тут без брата не обошлось.
Том не заставил себя ждать, возникнув перед уходящим Отто, как страж у ворот английского средневекового замка.
Выпуская Подснежника на тихую улицу, Том протянул ему свой нетронутый подарок с запиской, засунутой под плотно натянутую ленточку, и молча закрыл дверь, тихо, без грохота.
Не дойдя до своего дома, прямо посреди дорожки, ведущей от дома Каулитцов к проезжей части, Отто извлек знакомую салфетку и прочел написанные его же ручкой три предложения:
«Я не дурак и все вижу. ТОЛЬКО ТРОНЬ! КЛЯНУСЬ, УБЬЮ!»

Часть четвертая.

Глава первая.
Теперь я буду с тобой.

«Отто, я сам не знаю, как так вышло. Я его ударил. По лицу до крови», - Билл прижал ладонь к вспотевшему лбу, зажимая его крепко, словно проверяя на прочность. Глаза были закрыты, чтобы скрыть стоявшие с них соленые капли. – Я не знаю, почему я так озверел: его слова просто разъели мой рассудок, как кислота какая-то. Мне захотелось, чтоб он сейчас же замолчал, чтоб понял, как он ошибается в тебе. Но он так противно, передразнивая меня, говорил, что я сам не заметил, как взрезал ему по губам. Я не верил, что я способен ударить его вот так. Обычно мы просто толкались, но это были просто мелкие перепалки. А тут…»
Билл закусил нижнюю губу и прижал руки к влажному распухшему от трехчасового плача лицу. Отто мягко развернул его к себе, подставляя более сухое плечо. Другое Билл успел промочить до нитки, выпуская на волю все свое сожаление о случившемся.
Билл не сопротивлялся, а по-детски прильнул к ласковому существу, ощущая душевный комфорт. Может, ему показалось, но Отто, похоже, получал удовольствие оттого, что более приспособленный к жизни человек искал его помощи и сострадания в трудный момент. А может, он просто радовался, что получил свое… Но кто получил: Том или сам Отто?
Билл не решил думать сейчас над чем-либо, ведь затуманенное сознание не в силах расценить правильно положение вещей. Он просто изливал душу своему очень хорошему другу, и, со временем приходя в себя, начал ощущать внутреннюю пустоту и отягощающую слабость, от которых можно избавиться при помощи крепкого здорового сна.
«Можно я у тебя прилягу»? – попросил Билл, глядя изнуренно на аккуратно убранную кровать, сулящую спасительное забытье.
Отто покивал, стаскивая вялое тело со стула, и помогая добраться до пункта назначения. Он обнимал Билла с осторожностью за талию, в то время как он цеплялся за костлявое плечо.
Подснежник был очень участлив, предупреждая каждое неловкое движение Билла, управляя им, точно точеной марионеткой. Минуя стол, Билл споткнулся о ножку, но Отто поддержал его под живот рукой, чуть задрав черную хлопчатобумажную футболку так, чтобы коснуться обнаженного тела.
Билл с легким «ой!», сжал плечо своего немого проводника сильнее, ища надежной опоры. Он не обратил на касание друга никакого внимания, а только продолжил свой маленький поход. Через секунду Билл сел на мягкий матрац, обтянутый накрахмаленной хрустящей простынею.
Уложив друга на постель, Отто стянул с него обувь и, поставив бело-красные кроссовки тридцать восьмого размера педантично около окна, задержался на мгновение, любуясь звездной россыпью.
Желая показать Биллу завораживающую картину, он обернулся на него с нетерпеливым видом, но уставший Билл уже задремал.
Слишком много он натерпелся за тот вечер, но это того стоило: он отстоял свое право дружить с Отто. Мать больше и не думала вмешиваться, видя в этом искупление своей вины, а Том и знать после случившего Билла не хотел, предпочтя переночевать на диване в гостиной, а утром, перетащил туда львиную долю своих вещей, объясняя это очень просто: «Я не хочу больше жить там, где потерял своего брата». Доводы Симоны в пользу Билла для Тома ровным счетом были пустым звуком: он слушал, кивал и делал все по-своему, т.е. игнорировал Билла, как только мог; даже не садился с ним есть за один стол.
Тишина царила в темной коморке, но для Отто она была естественным состоянием, и он беззвучно приблизился к кровати с ее бесчувственным гостем. Присев на край кровати возле свернувшегося калачиком Билла, он провел по его мягким волосам рукой, стараясь не задеть кожу лба, чтобы не потревожить его сон. Билл повернул голову, потягиваясь с чувством блаженной неги, и что-то сумбурно промычал, чуть приоткрыв капризный рот.
«Билл, я не ожидал от тебя такого остервенения, такой храбрости и твердости. Не ожидал, что, заступаясь за меня, ты поступишься своими отношениями с братом. Да не просто братом, а любимым близнецом. Ты ведь очень увлекающаяся натура, поглощенная только своей музыкой, глубокие чувства для тебя экзотика. В тебе живет легкий ветерок, что колышет травы, но оставляет деревья без движения. Но при этом что-то тебя побудило вцепиться в меня мертвой хваткой и терпеть пощечины судьбы вместе со мной, не отступаясь от меня. Что это? Жалость? Сострадание? Или что-то большее? Ты играешь со мной? Или ты просто защищаешь меня? На чем бы не основывалось твое поведение, ты почему-то предан мне. Я в долгу не останусь, Билл. Ты получишь от меня все, чего бы не захотело твое сердце. Если тебе будут нужны деньги, я найду их. Нужно будет соврать для тебя, я даже не задумаюсь. Нужно будет поддержать тебя, я буду сидеть у твоей двери. Я заменю тебе все, что ты по моей вине потерял. Я буду с тобой столько, сколько ты захочешь терпеть меня. Теперь я буду с тобой».

Глава третья.
Айсберг.

Отто почувствовал как тепло, исходящее от низа живота сжало все паховые мышцы железной хваткой и парализовало. Планета Земля замерла, так и не сделав оборот вокруг своей оси. Кометы остановились и прислушались, ожидая слов, замерших на губах четырнадцатилетнего­ мальчика, сидящего на травянистой возвышенности где-то в Германии.
«Да, тайная любовь. Я уже просто не могу держать это в себе. Это… Это… Сандра Вашер, моя одноклассница».
Земля, хмыкнув, занялась своим привычным делом, а кометы продолжили путь в далекие галактики.
Отто с видом куклы, только что узнавшей, что девочка-хозяйка уже выросла и не хочет больше с ней играть, смотрел на Билла. Он слышал отрывки его щебетания, главным предметом которого была неизвестная ему Сандра Вашер, оказывается жившая недалеко от дома Каулитцов.
«Мы с ней начали общаться где-то года два назад. Общались как друзья, не более. Но недавно я на нее посмотрел другими глазами и не узнал: так она похорошела! У нее короткое тепло-каштановое каре и большие цвета темного дерева глаза. А ресницы такие пушистые и густые! Когда она смотрит вниз, от них даже падает тень, представляешь?! Она вся такая округлая, не угловатая как большинство девчонок ее возраста, но при этом удивительно стройная. И такая малышка: всего метр пятьдесят роста. Носит в основном юбки и туфельки-лодочки. Ты бы только слышал ее духИ: нежные, с сладкими нотками бергамота, на общем фоне сандаловое дерево…»
Билл, словно Ромео, делящийся с Меркуцио самым сокровенным, откинул тело наземь, чувствуя блаженство каждой клеточкой своего существа.
Ночь вторила молодому влюбленному песней сверчков, наполнявших поляну равномерной свирелью, а огоньки города с пониманием подмигивали, словно знали давно только что сказанное Биллом вслух.
Подростковая любовь, как правило, не сулит никаких радостей родителям, зато заставляет своих пленников чувствовать себя одними единственными на всем свете, просвещенными в секреты истинной радости. Она незаметно подкрадывается к своей жертве и одевает ей на голову венок из белых роз и соцветий гардений, как символ кратковременности, но необычайного совершенства вспыхнувшего чувства.
Так и Билл получил свой венец, который с гордостью уже носил восемь месяцев, как корону – символ величия и одновременно полной беспомощности.
«Я вижу, что я для нее всего лишь очень хороший друг. Человек, которого она рада видеть в качестве приятеля, но на большее мне не приходится рассчитывать. Ты себе не представляешь, сколько я для нее переделал: трачу карманные деньги на цветы для нее, учитывая, что она любит желтые орхидеи… А сколько раз я ее прикрывал, когда нас ловили за записочками с карикатурами на училок. Когда ей удаляли гланды, я просидел с ней сутки после операции, не выпуская ее рук из своих. Тогда мне казалось, что я делаю это все для подруги, а теперь вижу, что делал это все для любимой. Знаешь, так тяжело сидеть с ней рядом, и знать, что она никогда не будет твоей притом, что она, кажись, здесь, перед тобой. Но при этом так далеко… Самое идиотское, что она делится со мной своими переживаниями. Ей нравится абсолютно другой парень, да и он к ней неровно дышит. Блин… Я не хочу ей признаваться в своих чувствах, потому что боюсь спугнуть ее. И потерять. Я не трус в таких вещах, Отто, я знаю, что мне она действительно дорога, поэтому мне легче пожертвовать своим эгоизмом, чем ее обществом. Ты…»
Тут Отто покачал головой и показал указательным пальцем вдаль, а потом на голову.
«Что?»
Видя, что Билл не понимает смысл жеста, он чуть приподнялся на локте и вытащил из заднего кармана джин мобильный, где набрал:
«Прости, Билл, но у меня голова болит сильно. Пошли домой».
Билл с виноватым взглядом, чувствуя себя самовлюбленным эгоистом, забывшем, что рядом лежит человек, причем не совсем здоровый, помог Отто подняться и пошел с ним обратно, устало раскачиваясь.
Обратный путь их был коротким и суетливым. Машины нервно проносились мимо, а люди сновали, как надоедливые насекомые, норовящие то и дело подпихнуть подростков локтями. Шли они медленно, едва передвигая ногами, но Билл светился счастьем: наконец, он облегчил душу своему самому близкому человеку, и это дало ему уверенность и спокойствие.
Он проводил Подснежника до дверей и упорхнул к себе, оглянувшись назад только на пороге своего дома, но не обнаружил Отто. Пожав недоуменно плечами, Билл растворился в доме, направившись ванную, где с довольным мурлыканьем погрузился в теплую воду.
Отто же, попав в свою келью, закрыл дверь, и, опершись спиной на нее, несколько минут простоял как вкопанный. Ничего не хотелось, хоть ноги и гудели, непривыкшие к таким прогулкам. Он, шаркая, доплелся до своего письменного стола, и, плюхнувшись с каменным лицом на мягкий обитый прочной кожей компьютерный стул, просидел в таком положении еще минут пять.
Дышалось тяжело, очень тяжело, будто невидимые пальцы сжимали его горло с силой, которой бы мог позавидовать сам легендарный Зевс.
Наконец, Отто пошевелился и нагнулся под стол в поисках мусорной корзины, которая неразлучно соседствовала со столом. Обнаружив ее, Отто сунул руку в левый передний карман джинсов. Он точно знал, что там лежит, ведь он сам положил это туда еще три дня назад, предварительно вымочив в крутой заварке, чтоб придать старинный вид. Да еще и подпалил края, следя, чтоб огонь мне съел больше, чем надо. Целый день он с этим провозился для того, что сейчас сделать это достоянием кучки бумажек, притаившейся на дне корзины.
Даже не взглянув на нее на прощанье, он бросил ее туда, не разворачивая.
А зачем? Ведь он помнил каждую букву, каждый штрих.
Записка, сделанная в виде пергамента со словами «Я люблю тебя» пропала в мусорной глотке, так и не увидев своего адресата.

Часть пятая.

Глава первая.
Предложение.

Фрау Келлер сдержанно музицировала в нетерпеливом ожидании своего ученика Билла Каулитца, который обещал сегодня привести сюда, в эту аудиторию, мальчика-пианиста редкого таланта, гения своего дела. Конечно, наговорить можно с три короба, но если бы не запись на мобильный телефон одной из его импровизаций, она бы даже не разрешила трать впустую свое время.
Конечно, фотографии его, сделанные Биллом из-под тешка во время домашних концертов, она видела. И поэтому была готовой лицезреть это белое красноглазое что-то. В пользу фрау Келлер, можно сказать, что она была из таких людей, для кого внешность была лишь приложением: вкусные конфеты не всегда завернуты в яркие, кричащие фантики кислотных расцветок.
Удар по клавише, еще один… Она выдохнула и с укором взглянула на часы: опаздывают на десять минут ровно. Билл, Билл… Не в его это духе задерживаться и заставлять людей ждать…
Звонок по телефону оживил ее. Она поспешно извлекла новенький аппарат из кармана и кинула заинтересованный взгляд на экран, с которого даже еще не удалила защитную пленку.
«Ну, кто ж еще это может быть!» - усмехнулась фрау Келлер. – "Да, Билл… Ты где есть со своим протеже? Хорошо. Жду".
Она откинулась на стуле и вгляделась в окно. Через несколько минут ее взору открылась следующая картина: два подростка со всех ног летели в школу, сталкиваясь с прохожими, роняя из рук свежесрезанные хризантемы, явно, только что купленные в цветочной лавке. Такие смешные они были, такие неуклюжие в своем стремлении угодить.
«Прям как мой муж», - хихикнула с хитрецой молодой преподаватель, покачав головой.
Только успела она повернуться в сторону двери, как ручка скрипнула, точно прищемленный кот, и оба, скользя, ввалились в комнату, чуть ли падая от усталости на навощенный пол.
Билл, собрав остатки былого мужества, громко продекламировал, задыхаясь:
«Прошу Вас нас простить!!! Мы не рассчитали время. Это Отто Браун».
Отто, у которого голова шла кругом от такого бешенного марафона, подковылял, как пьяный во время теста на трезвость, к женщине и насколько мог торжественно вручил растрепавшийся веник.
«Спасибо, Отто. Очень мииило! Присаживайся», - и она подбородком указала ему жесткий стул, который обычно занимали ее ученики. – Давай сразу начнем, если ты не возражаешь, а то и так много времени потеряли, а мне сегодня надо уйти пораньше».
Отто с готовностью покивал и, размяв пальцы со смачным хрустом, прижал их к зебре пианино.
Конечно, это было не его роскошное домашнее фортепиано, но тут же Билл и человек, чьим мнением он крайне дорожит, поэтому во что бы то ни стало, сыграть нужно так, чтоб фрау Келлер стало стыдно: ведь она училась играть в течение многих лет в консерватории, получая свои ничтожные «хорошо» и потея над каждым аккордом.
Музыка полилась как вытекший из бака бензин: с резким запахом, разноцветная пленка, дающая наркотический аффект. Эта была сложная импровизация, которой бы могли позавидовать многие мастера с мировым именем, привыкшие срывать бурю нескончаемых аплодисментов, поднимая солидных людей с мест в едином порыве: «БРАВО!»
Фрау Келлер чувствовала, что у нее отнимается язык. Так просто не бывает: и к этому мальчику ходит учитель?! ДА ОН САМ МОЖЕТ НАУЧИТЬ КОГО УГОДНО!!!! Это феномен!!! Самый настоящий!!!! Только четырнадцать… Этот мальчик – гений!!! И он целыми днями сидит в своей будке????!!!! МИР ДОЛЖЕН ВИДЕТЬ ЕГО!!!
Отто, как зверь, ощущал благоговейный восторг замершей рядом с ним женщины, и чтоб усилить производимый эффект, закрыл алые глаза. Его практика позволяла не смотреть на клавиатуру: он знал ее не хуже, чем свои пять пальцев. Раскачиваясь в экстазе, он представлял, что сейчас Билл, прижав сложенные как при молитве руки и губам, которые нервно кусает, принадлежит ему, своему Богу Музыки, восхищаясь любым его шорохом, как продолжением его божественного начала.
По окончании «показательного выступления», Отто с выбившимися из хвостика прядями волос от судорожных движений посмотрел на фрау Келлер, думая, какие комплементы та для него приготовила.
Несколько минут царила хрустальная, звенящая тишина, затем женщина тихо прошептала: «Отто, я ничего не могу тебе сказать. Кроме одного. Я бы так не смогла».
Воцарила гнетущая тишина: Билл лихорадочно ломал длинные пальцы, ожидая вердикта преподавателя, фрау Келлер понимала, что перед ней гений, а Отто получил мысленно поздравления … с приобретением Билла.
Ведь его дура Сандра так не сможет, а он очень увлекающийся, очень романтичный и очень падкий на ТАЛАНТЛИВЫХ. Рядом с ними, он чувствует Прекрасное, за которым подсознательно охотится. Ему хочется соприкоснуться с этим Прекрасным, а через Отто он может соприкоснуться с ним во всех смыслах… даже самых низких…
К этим выводам он пришел вчера перед сном, размышляя, чем эта идиотка завоевала его Билла, на что западает Билл, какие у него слабые места.
Отто пришел к выводу, что Билл из тех людей которые влюблены в саму Любовь, поэтому объектом обожания может каждый, кто ухитриться ВТИСНУТЬСЯ в романтические идеалы этого человека, кто сможет убедить его в собственной важности, в том, что в нем нуждаются, в том, что он приносит счастье, что он и есть это ПРЕКРАСНОЕ, к которому так стремится. Другими словами, Прекрасное тянется к Прекрасному… Сложная философия надсознательного… Но Отто был тверд в своих предположениях и наметил свой дальнейший план действий, в который Билл так удачно вписался.
«Знаешь, Отто, мы с Биллом про тебя разговаривали и, послушав, я пришла к заключению. У нас через две недели будет небольшой благотворительный концерт. Я бы очень хотела попросить тебя принять в нем участие. Я думаю, что это будет развлечением и тебе, и даст толчок твоей карьере, т.к. на него я приглашу, если ты будешь учувствовать, одного из профессоров консерватории, где сама училась. Думаю, это будет блестящий старт. Что ты на это скажешь?»
Отто взглянул на подпрыгивающего на месте Билла, который только что не плакал от радости, затем на робкое лицо фрау Келлер и утвердительно кивнул.
«Вот и хорошо. Я поговорю с твоими родителями сама. Когда к тебе можно будет зайти?»

Глава третья.
Соло.

Исполнители выходили, встреченные родителями, друзьями, одноклассниками и, полные решимости садились за прекрасный рояль, где, забыв про все, что находится под вечным Солнцем, окунались с головой в стройные ряды аккордов.
Отто не смотрел на сцену. Ему было явно не до тех недоумков, что за все их время обучения доросли до средненьких гамм в лучшем случае.
Он спрятался, прижухнув около тяжелого занавеса цвета красного вина, и вглядывался в тихо сидящую пару в третьем ряду. Они, ничего не подозревая тихо перешептывались время от времени. Лица их были напряжены, но носили следы некой недосказанности. Билл наклонился к уху Сандры и, едва нежно касаясь бархатистой кожи мочки, прошептал что-то очень медленно, и, очевидно, томно. Губы двигались крайне неторопливо, слегка влажные, еще такие невинные, но одновременно уже такие порочные. Он специально кусает их, чтобы они чуть поблескивали и алели, или это привычка?
На этих словах маленькое личико Сандры приняло очень встревоженный вид, и она, зардевшись, уставилась на ботанку, мучавшую еле кряхтящее фортепиано. Сандра села очень прямо, и чуть отстранилась от Билла, как от прокаженного, пытаясь насколько возможно создать дистанцию. Тот, выдохнув всей грудью, посмотрел разочарованно в окно, что было по его левое плечо: собиралась гроза. Тучи нависли над землей, как будто прогневанные боги готовились излить весь свой гнев в тяжелых каплях воды. Смотрел он недолго, т.к. настал момент провожать бездарность со сценами громкими хлопками, дабы не обидеть бедную овечку.
Во рту Отто пересохло, поэтому воздух обдирал глотку, как кусок льда по слизистой прошелся. Наверняка, это были те самые слова, которые Билл не хотел ей говорить, но вот вдруг решился. С чего бы они так вдруг уселись, как провинившиеся монашки на мессе? А что там у Билла на коленях такое? Ооооо… Букет чайных роз… Для меня, небось. У этой дряни вон желтые орхидеи лежат на стуле… Как она ЛЮБИТ… ВСЕ делается так, как ОНА любит…
Билл бросил печальный взгляд на Сандру, и предпринял робкую попытку взять ту за руку, поддев пальцами ее миниатюрную кисть. Но она, не глядя, хоть и осторожно, но твердо дала понять, высвободив свою руку из его: «Не надо».
Билл сник всем созданием, напомнив Отто засыхающую тонкую рябину со скрученными листья, которые уносились прочь при первом порыве едва ощутимого ветерка. Казалось, в этот миг у Билла в жизни что-то настолько изменилось, встало с ног на голову, или с головы на ноги…
Отто мысленно позлорадствовал, поздравив Билла с почетным титулом «отверженный», но потом очень корил себя за столь поспешную радость: неожиданно Сандра потянулась к Биллу и, что-то проворковав кокетливо на своему кавалеру, чмокнула его побледневшую щеку, окрасив ее золотисто-персиковы­м румянцем.
Отто бы все на свете отдал, чтоб узнать их разговор, но одно ему было теперь окончательно ясно и без лишних слов: Билл и Сандра были в зале вдвоем, и они были счастливы. Им НИКТО не нужен, Билл сжег последний мост и ушел, держа за руку ДРУГУЮ, даже не оглянувшись на него… Он забыл про НЕГО… Он сейчас сидит там, с этими проклятыми цветами лишь для «галочки»… НО ЕЩЕ НЕ ВЕЧЕР ДЛЯ НАС С ТОБОЙ, ШЛЮХА МАЛОЛЕТНАЯ… Я БУДУ ИГРАТЬ СЕГОДНЯ ТОЛЬКО ДЛЯ ТЕБЯ, И ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ РЕШИТЬ В МОЮ ПОЛЬЗУ… ТВАРЬ ЛИЦЕМЕРНАЯ… ВОТ ЗАЧЕМ ТЫ МНЕ ТАКОЙ НУЖЕН??!!! ТЫ ЛЮБИШЬ ТОЛЬКО ВОЗДУХ, ИЗ КОТОРОГО СТРОИШЬ СВОИ ВОЗДУШНЫЕ ЗАМКИ!! ТЫ ХОЧЕШЬ ТОЛЬКО ИДЕАЛЫ!!! ТЫ НЕ ЛЮБИШЬ ЖИВЫХ ЛЮДЕЙ!!! Я ЗНАЮ!! Я УВЕРЕН!!! НО ТОГДА ЗАЧЕМ ЖЕ Я ТАК БЕГАЮ ЗА ТОБОЙ??? ЧТО ЖЕ Я ИЩУ В ТЕБЕ??? ЗАЧЕМ??? ПОЧЕМУ??
Отто ударил кулаком по полу сцены, изливая весь свой внутренний кипяток на крашенные доски. Они слегка треснули, и Отто, глотая слезы, сел, как маленький ребенок, на пол и стал раскачиваться, молча истошно вопя. Простые однотипные движения корпусом… Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… И немой ор… Он запрокинул голову и укусил воздух, напрягая мышцы челюстей так, что он почувствовал, как правый клык качнулся. Стало тошнить, теплота сковала голову, в глазах все поплыло… Чувствуя, что еще секунда, и он больше вообще уже никуда не пойдет никогда, Отто распластался на грязном полу и почувствовал себя разбитым сосудом, из которого вытекло все содержимое… Чувства, как ртуть покатились шариками во всех направлениях… Стало немного легче и он принял исходное положение, хватая живительный кислород жадными глотками для своего последнего боя, видя, как уродина, после которой ему предстояло выступать, раскланивается, словно прима мировой эстрады.
Отто выпрямился, привел себя кое-как в надлежащий вид и, как робот, зашагал на сцену, грубо оттолкнув плечом тупую бездарщину, когда они встретились у занавеса.
Выйдя на сцену решительными агрессивными шагами, не оглянувшись на свою аудиторию, он направился прямиком к заждавшемуся роялю.
Билл радостно помахал ему букетом, улыбаясь очень искренне, и оставив свое место, отошел ближе к окну, чтобы сделать снимки. Раскат грома заставил его вздрогнуть и сеть на свое место: его пугали эти звуки, они что-то означали, но Билл не хотел сейчас над этим думать. Да и потом тоже.
Отто нервно заиграл, но ему очень захотелось обернуться на этих проклятую парочку, что, взявшись за руки, с глазами полными восторга наблюдала за ним. Он нервно сглотнул, и рука соскочила с клавиши, издав какой-то невразумительный стон. Попытавшись собраться, Отто продолжил импровизацию, но мысли его витали вокруг Билла и Сандры… Еще одна ошибка… не доиграл аккорд… Зал сидел молча.
Еще одна попытка взять себя в руки, но в голову кроме лица Билла и губ Сандры ничего не лезло, а играть было нужно… Он стал повторять нескладные аккорды, как заколдованный, с ужасом понимая, что они примитивны и настолько банальны, что любой человек, мало-мальски изучавший ноты, мог ее воспроизвести после нескольких тренировок. Отто попытался сделать необычную транслитерацию, но вместо этого получился звук, напоминающий скрежет железа.
Агония продолжалась при онемевшем зале, который не знал, как реагировать на этот «кошачий концерт», который был заявлен как событие вечера. Люди, сбитые с толку, такой какофонией, начали потихоньку перешептываться, а «билет в большое искусство» с ехидной миной созерцал просто оледеневшую фрау Келлер, которая была готова провалиться сквозь землю от нелепости происходящего. Толстяк, наконец, демонстративно встал и с видом человека, чей тонкий вкус был оскорблен этим издевательством над музыкальным инструментом, удалился.
Билл выронил с грохотом фотоаппарат из рук, поряваясь бежать ему на сцену к другу и увести его отсюда: Билл догадывался, что это за чувство, когда от тебя ждут слишком много, а ты не оправдываешь надежд - но рука Сандры настойчиво сдержала его.
Отто, видя, что вот он, его ТРИУМФ… встал, словно собирался упасть посреди сцены замертво, но вдруг, неожиданно для всех в зале, бросился бежать, как ошпаренный, пытаясь скрыться от их осуждающих взглядов, от их кривых усмешек, и самое главное, от нежности Билла. Ведь он его подвел. Он его теперь уже НИКОГДА не получит. Какой злой рок!
Билл опрометью побежал за Отто, крича. Он забыл, что тот не может его услышать, но Билл сейчас был не в состоянии что-либо понимать, он знал, что сейчас он должен быть рядом с ним, бессловесно поддержать его, обнять его. ОН все равно НУЖЕН ему, Биллу! Даже такой опозоренный, раздавленный, уничтоженный.
Вылетев на улицу, где шел жуткий ливень, Билл заметил Отто, забегающего в посадки рядом со школой. Это были густые насаждения вишен, акаций и сирени, которые окружали здание плотным кольцом.
Продираясь сквозь острые шипы акаций, Билл ободрал лицо, руки, шею, проколол губу, случайно впопыхах споткнувшись об ствол какого-то деревца, и лицом приземлившись на колючки.
Выбравшись из зарослей, он заметил Отто, несмотря на то, что видимость была крайне низкая из-за стены воды, обрушившейся на маленький городок, да к тому же был уже вечер.
Подснежник, несчастный, одинокий, остановился около фонарного столба, прижавшись к нему лбом и бессильно сползая вниз. Он был потерян для музыки навсегда…
Вода стекла быстрыми ручьями с Билла, но его затрясло от счастья, что он все же нашел его, и после краткой остановки, Билл побежал к нему навстречу через дорогу. Отто, резко обернувшись, точно спиной ощущая его присутствие, бросился к нему, размахивая руками, выводя крест.
Билл в ступоре притормозил и встал как вкопанный, не понимая, что эти жесты могут значить. Решив, что это просто истерика и ничего более, Билл кинулся к Отто, но поскользнулся и упал пластом на мокрое полотно дороги, больно ударившись локтем.
Тут неожиданно стало очень светло, как будто солнце пробилось сквозь массивные тучи. Билл повернул машинально голову к источнику света, которым оказались двое огромных желтых глаз.
В одно мгновение Отто в живот что-то ударило: браслет Билла, слетевший с его руки от лобовой встречи с «Мерседесом».